Неточные совпадения
Они тем легче могли успеть в своем намерении, что в
это время своеволие глуповцев дошло
до размеров неслыханных. Мало того что они в один день сбросили с раската и утопили в реке целые десятки излюбленных граждан, но на заставе самовольно остановили ехавшего из губернии, по казенной подорожной, чиновника.
И действительно, Фердыщенко был
до того прост, что летописец считает нужным неоднократно и с особенною настойчивостью остановиться на
этом качестве, как на самом естественном объяснении того удовольствия, которое испытывали глуповцы во
время бригадирского управления.
Нельзя сказать, чтоб предводитель отличался особенными качествами ума и сердца; но у него был желудок, в котором, как в могиле, исчезали всякие куски.
Этот не весьма замысловатый дар природы сделался для него источником живейших наслаждений. Каждый день с раннего утра он отправлялся в поход по городу и поднюхивал запахи, вылетавшие из обывательских кухонь. В короткое
время обоняние его было
до такой степени изощрено, что он мог безошибочно угадать составные части самого сложного фарша.
Поэтому почти наверное можно утверждать, что он любил амуры для амуров и был ценителем женских атуров [Ату́ры (франц.) — всевозможные украшения женского наряда.] просто, без всяких политических целей; выдумал же
эти последние лишь для ограждения себя перед начальством, которое, несмотря на свой несомненный либерализм, все-таки не упускало от
времени до времени спрашивать: не пора ли начать войну?
Восхищение начальством! что значит восхищение начальством?
Это значит такое оным восхищение, которое в то же
время допускает и возможность оным невосхищения! А отсюда
до революции — один шаг!
А вор-новотор
этим временем дошел
до самого князя, снял перед ним шапочку соболиную и стал ему тайные слова на ухо говорить. Долго они шептались, а про что — не слыхать. Только и почуяли головотяпы, как вор-новотор говорил: «Драть их, ваша княжеская светлость, завсегда очень свободно».
Выступил тут вперед один из граждан и, желая подслужиться, сказал, что припасена у него за пазухой деревянного дела пушечка малая на колесцах и гороху сушеного запасец небольшой. Обрадовался бригадир
этой забаве несказанно, сел на лужок и начал из пушечки стрелять. Стреляли долго, даже умучились, а
до обеда все еще много
времени остается.
Может быть, тем бы и кончилось
это странное происшествие, что голова, пролежав некоторое
время на дороге, была бы со
временем раздавлена экипажами проезжающих и наконец вывезена на поле в виде удобрения, если бы дело не усложнилось вмешательством элемента
до такой степени фантастического, что сами глуповцы — и те стали в тупик. Но не будем упреждать событий и посмотрим, что делается в Глупове.
— Любовь… — повторила она медленно, внутренним голосом, и вдруг, в то же
время, как она отцепила кружево, прибавила: — Я оттого и не люблю
этого слова, что оно для меня слишком много значит, больше гораздо, чем вы можете понять, — и она взглянула ему в лицо. —
До свиданья!
И, откинувшись в угол кареты, она зарыдала, закрываясь руками. Алексей Александрович не пошевелился и не изменил прямого направления взгляда. Но всё лицо его вдруг приняло торжественную неподвижность мертвого, и выражение
это не изменилось во всё
время езды
до дачи. Подъезжая к дому, он повернул к ней голову всё с тем же выражением.
Сколько раз во
время своей восьмилетней счастливой жизни с женой, глядя на чужих неверных жен и обманутых мужей, говорил себе Алексей Александрович: «как допустить
до этого? как не развязать
этого безобразного положения?» Но теперь, когда беда пала на его голову, он не только не думал о том, как развязать
это положение, но вовсе не хотел знать его, не хотел знать именно потому, что оно было слишком ужасно, слишком неестественно.
Но ему во всё
это время было неловко и досадно, он сам не знал отчего: оттого ли, что ничего не выходило из каламбура: «было дело
до Жида, и я дожида-лся», или от чего-нибудь другого. Когда же наконец Болгаринов с чрезвычайною учтивостью принял его, очевидно торжествуя его унижением, и почти отказал ему, Степан Аркадьич поторопился как можно скорее забыть
это. И, теперь только вспомнив, покраснел.
Княгиня Щербацкая находила, что сделать свадьбу
до поста,
до которого оставалось пять недель, было невозможно, так как половина приданого не могла поспеть к
этому времени; но она не могла не согласиться с Левиным, что после поста было бы уже и слишком поздно, так как старая родная тетка князя Щербацкого была очень больна и могла скоро умереть, и тогда траур задержал бы еще свадьбу.
И я
до сих пор не знаю, хорошо ли сделала, что послушалась ее в
это ужасное
время, когда она приезжала ко мне в Москву.
Разговор их был прерван Анной, нашедшею общество мужчин в бильярдной и с ними вместе возвращавшеюся на террасу.
До обеда еще оставалось много
времени, погода была прекрасная, и потому было предложено несколько различных способов провести
эти остающиеся два часа. Способов проводить
время было очень много в Воздвиженском, и все были не те, какие употреблялись в Покровском.
Меры
эти, доведенные
до крайности, вдруг оказались так глупы, что в одно и то же
время и государственные люди, и общественное мнение, и умные дамы, и газеты, — всё обрушилось на
эти меры, выражая свое негодование и против самих мер и против их признанного отца, Алексея Александровича.
Графиня Лидия Ивановна намекала ему, что
это был лучший выход из его положения, и в последнее
время практика разводов довела
это дело
до такого усовершенствования, что Алексей Александрович видел возможность преодолеть формальные трудности.
— Благородный молодой человек! — сказал он, с слезами на глазах. — Я все слышал. Экой мерзавец! неблагодарный!.. Принимай их после
этого в порядочный дом! Слава Богу, у меня нет дочерей! Но вас наградит та, для которой вы рискуете жизнью. Будьте уверены в моей скромности
до поры
до времени, — продолжал он. — Я сам был молод и служил в военной службе: знаю, что в
эти дела не должно вмешиваться. Прощайте.
Он слушал ее молча, опустив голову на руки; но только я во все
время не заметил ни одной слезы на ресницах его: в самом ли деле он не мог плакать, или владел собою — не знаю; что
до меня, то я ничего жальче
этого не видывал.
Но мы стали говорить довольно громко, позабыв, что герой наш, спавший во все
время рассказа его повести, уже проснулся и легко может услышать так часто повторяемую свою фамилию. Он же человек обидчивый и недоволен, если о нем изъясняются неуважительно. Читателю сполагоря, рассердится ли на него Чичиков или нет, но что
до автора, то он ни в каком случае не должен ссориться с своим героем: еще не мало пути и дороги придется им пройти вдвоем рука в руку; две большие части впереди —
это не безделица.
—
Это бы еще слава богу, — сказал Плюшкин, — да лих-то, что с того
времени до ста двадцати наберется.
На
это Чичиков <подумал>: «Ну, вряд ли выберется такое
время. Вот я выучился грамоте, а „Графиня Лавальер“
до сих пор еще не прочитана».
Чтобы наконец потом, со
временем, вкусить непременно все
это, вот для чего береглась копейка, скупо отказываемая
до времени и себе и другому.
Видеть его было достаточно для моего счастия; и одно
время все силы души моей были сосредоточены в
этом желании: когда мне случалось провести дня три или четыре, не видав его, я начинал скучать, и мне становилось грустно
до слез.
Странно то, что я как теперь вижу все лица дворовых и мог бы нарисовать их со всеми мельчайшими подробностями; но лицо и положение maman решительно ускользают из моего воображения: может быть, оттого, что во все
это время я ни разу не мог собраться с духом взглянуть на нее. Мне казалось, что, если бы я
это сделал, ее и моя горесть должны бы были дойти
до невозможных пределов.
Он молча сносил насмешки, издевательства и неизбежную брань,
до тех пор пока не стал в новой сфере «своим», но с
этого времени неизменно отвечал боксом на всякое оскорбление.
Припоминая
это время потом, уже долго спустя, он догадывался, что сознание его иногда как бы тускнело и что так продолжалось, с некоторыми промежутками, вплоть
до окончательной катастрофы.
Ему вдруг почему-то вспомнилось, как давеча, за час
до исполнения замысла над Дунечкой, он рекомендовал Раскольникову поручить ее охранению Разумихина. «В самом деле, я, пожалуй, пуще для своего собственного задора тогда
это говорил, как и угадал Раскольников. А шельма, однако ж,
этот Раскольников! Много на себе перетащил. Большою шельмой может быть со
временем, когда вздор повыскочит, а теперь слишком уж жить ему хочется! Насчет
этого пункта
этот народ — подлецы. Ну да черт с ним, как хочет, мне что».
Кроме того, он положительно уведомил меня, что Марфа Петровна, за неделю
до смерти, успела оставить тебе, Дуня, по завещанию три тысячи рублей, и деньги
эти ты можешь теперь получить в самом скором
времени.
Раскольников
до того устал за все
это время, за весь
этот месяц, что уже не мог разрешать теперь подобных вопросов иначе как только одним решением: «Тогда я убью его», — подумал он в холодном отчаянии.
— А я именно хотел тебе прибавить, да ты перебил, что ты
это очень хорошо давеча рассудил, чтобы тайны и секреты
эти не узнавать. Оставь
до времени, не беспокойся. Все в свое
время узнаешь, именно тогда, когда надо будет. Вчера мне один человек сказал, что надо воздуху человеку, воздуху, воздуху! Я хочу к нему сходить сейчас и узнать, что он под
этим разумеет.
Все
это его мучило, и в то же
время ему было как-то не
до того.
— Я думаю, что у него очень хорошая мысль, — ответил он. — О фирме, разумеется, мечтать заранее не надо, но пять-шесть книг действительно можно издать с несомненным успехом. Я и сам знаю одно сочинение, которое непременно пойдет. А что касается
до того, что он сумеет повести дело, так в
этом нет и сомнения: дело смыслит… Впрочем, будет еще
время вам сговориться…
Он слабо махнул Разумихину, чтобы прекратить целый поток его бессвязных и горячих утешений, обращенных к матери и сестре, взял их обеих за руки и минуты две молча всматривался то в ту, то в другую. Мать испугалась его взгляда. В
этом взгляде просвечивалось сильное
до страдания чувство, но в то же
время было что-то неподвижное, даже как будто безумное. Пульхерия Александровна заплакала.
Все
это хранилось у него
до времени под диваном.
Но господин Лужин скрепился и, кажется, решился не примечать
до времени всех
этих странностей.
Впоследствии, когда он припоминал
это время и все, что случилось с ним в
эти дни, минуту за минутой, пункт за пунктом, черту за чертой, его
до суеверия поражало всегда одно обстоятельство, хотя, в сущности, и не очень необычайное, но которое постоянно казалось ему потом как бы каким-то предопределением судьбы его.
Я
до того не ошибаюсь, мерзкий, преступный вы человек, что именно помню, как по
этому поводу мне тотчас же тогда в голову вопрос пришел, именно в то
время, как я вас благодарил и руку вам жал.
По убеждению его выходило, что
это затмение рассудка и упадок воли охватывают человека подобно болезни, развиваются постепенно и доходят
до высшего своего момента незадолго
до совершения преступления; продолжаются в том же виде в самый момент преступления и еще несколько
времени после него, судя по индивидууму; затем проходят, так же как проходит всякая болезнь.
До времени я никому не хочу говорить об
этом и даже раскаиваюсь отчасти, что вам сообщил.
Что же касается
до Софьи Семеновны лично, то в настоящее
время я смотрю на ее действия как на энергический и олицетворенный протест против устройства общества и глубоко уважаю ее за
это; даже радуюсь, на нее глядя!
И
до того уже задавила его безвыходная тоска и тревога всего
этого времени, но особенно последних часов, что он так и ринулся в возможность
этого цельного, нового, полного ощущения.
Были в то
время произнесены между ними такие слова, произошли такие движения и жесты, обменялись они такими взглядами, сказано было кой-что таким голосом, доходило
до таких пределов, что уж после
этого не Миколке (которого Порфирий наизусть с первого слова и жеста угадал), не Миколке было поколебать самую основу его убеждений.
Он, конечно, не мог, да и не хотел заботиться о своем болезненном состоянии. Но вся
эта беспрерывная тревога и весь
этот ужас душевный не могли пройти без последствий. И если он не лежал еще в настоящей горячке, то, может быть, именно потому, что
эта внутренняя беспрерывная тревога еще поддерживала его на ногах и в сознании, но как-то искусственно,
до времени.
Они перекидывались всегда короткими словами и ни разу не заговорили о капитальном пункте, как будто между ними так само собою и условилось, чтобы молчать об
этом до времени.
— Воспитание? — подхватил Базаров. — Всякий человек сам себя воспитать должен — ну хоть как я, например… А что касается
до времени — отчего я от него зависеть буду? Пускай же лучше оно зависит от меня. Нет, брат,
это все распущенность, пустота! И что за таинственные отношения между мужчиной и женщиной? Мы, физиологи, знаем, какие
это отношения. Ты проштудируй-ка анатомию глаза: откуда тут взяться, как ты говоришь, загадочному взгляду?
Это все романтизм, чепуха, гниль, художество. Пойдем лучше смотреть жука.
— Великодушная! — шепнул он. — Ох, как близко, и какая молодая, свежая, чистая… в
этой гадкой комнате!.. Ну, прощайте! Живите долго,
это лучше всего, и пользуйтесь, пока
время. Вы посмотрите, что за безобразное зрелище: червяк полураздавленный, а еще топорщится. И ведь тоже думал: обломаю дел много, не умру, куда! задача есть, ведь я гигант! А теперь вся задача гиганта — как бы умереть прилично, хотя никому
до этого дела нет… Все равно: вилять хвостом не стану.
Она взглянула на Базарова… и остановилась у двери,
до того поразило ее
это воспаленное и в то же
время мертвенное лицо с устремленными на нее мутными глазами. Она просто испугалась каким-то холодным и томительным испугом; мысль, что она не то бы почувствовала, если бы точно его любила, — мгновенно сверкнула у ней в голове.
— А я думаю: я вот лежу здесь под стогом… Узенькое местечко, которое я занимаю,
до того крохотно в сравнении с остальным пространством, где меня нет и где дела
до меня нет; и часть
времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностию, где меня не было и не будет… А в
этом атоме, в
этой математической точке кровь обращается, мозг работает, чего-то хочет тоже… Что за безобразие! Что за пустяки!
— Да! На короткое
время… Хорошо. — Василий Иванович вынул платок и, сморкаясь, наклонился чуть не
до земли. — Что ж?
это… все будет. Я было думал, что ты у нас… подольше. Три дня…
Это,
это, после трех лет, маловато; маловато, Евгений!